Перипетии бытия одной странной жизни.

(Опыт эстетического построения автобиографии)

Все начинается с начала и заканчивается каким-либо концом. Некоторые мыслители, скорее всего идеалистического плана, полагают эти две точки отсчета самыми важными в бытии человека. Другие – скорее всего, материалистического направления, полагают, что все в жизни человека определяет реальность, которая находится между двумя этими точками…

Поскольку автор сочетает в себе первое и второе начала (в зависимости от объекта, на который направлено авторское мышление), то в его сознании все это переплетается, порождая порой удивительный симбиоз…

Впрочем, поскольку автор больше всего не приемлет похороны и юбилеи, то эта закольцованность, прерываясь фактами реального бытия, несущими, в лучших случаях, эстетическое наслаждение (к которому всю жизнь инстинктивно, бессознательно, а потом и осознанно стремился автор), время от времени побуждает к возникновению в сознании автора поистине философских вопросов: что же поистине ценного есть в этом круговороте человеческой жизни и что из него останется?

Но начнем сначала, сославшись на великого Платона, который утверждал, что всякое начало трудно…

27 мая 1939 года в городе Ленинграде, на Васильевском острове, появился на свет маленький мальчик. Это, можно считать, первым отсчетом странностей… Потому, что мать моя родилась в Сухуми (а ее родители в Новороссийске), отец – в Харькове (а его отец большую часть жизни прожил в Самаре). Почему же Петербург – хмурый, влажный, европеизированный, интеллектуальный… («Место рождения, – гласит философская мудрость, – навсегда сказывается на человеке»)…

Ларчик открывается, как всегда, просто – мою мамочку, сухумскую хохотунью Женю, комсомол отрядил сначала строить Комсомольск-на-Амуре, а потом, после успешного завершения ответственной командировки, направил на учебу в Ленинградский медицинский институт, что, естественно, способствовало появлению автора этих строк на свет Божий именно на брегах Невы… Это случилось 27 мая 1939 года…

Великие мыслители всегда обращали внимание на место рождения человека. Они магическим образом связывали его с проекциями на характер человека и, следовательно, его дальнейшую судьбу. Автор вполне серьезно полагает, что питерский влажный климат, вечно встречный порывистый ветер и отблеск белых ночей (вкупе с серыми тенями питерских зданий) навсегда поселились в глубине его сердца. Что особенно сказывается в минуты меланхоличных раздумий (особенно в депрессивные моменты) о судьбах восточнославянских народов, отечественной интеллигенции, элитарного искусства…

Но, как и в природе, в человеческой жизни тучи рассеиваются, ветер стихает – и вот уже сверкает солнце и его лучи (и блики, блики) достигают, кажется, самых дальних пределов. И детство автора было опалено этим жгучим, всепроникающим солнцем. Оно возникло в самом раннем детстве и в одном, четко обозначенном месте. Место это – столица Абхазской автономной Республики – Сухуми (ныне столица Независимой Республики Абхазии – Сухум).

С глубокого детства в сознании автора этот город связан с цветущей (переплетающейся) зеленью, ярким, пылающим солнцем, сине-прозрачным морем и цепью снежных вершин главного кавказского хребта, во все времена года видневшихся на горизонте. И говором разноязычных жителей… Именно это  место автор считает (избрал!) своей малой родиной… И видел он ее в разных ракурсах: едва выйдя из младенчества, когда прятался в высокой кукурузе на огороде деда во время налетов фашистских самолетов, бесконечной детской радости, когда овладевал плаваньем в начальной школе, успокоением души во время приезда на летний отдых из аспирантуры МГУ, разрывов снарядов на родной Сухумской горе во время грузинского вторжения в августе 1992 года…

Вообще перемещения по географической карте, по наблюдению автора, становятся неотъемлемой частью его жизни. Следующей точкой отсчета в его бытии стали Запорожье (где он пошел в детский сад), затем остров Сахалин, где он пошел в школу, затем опять Сухум и, наконец, Минск. В Запорожье, однако, случилось событие, полное мистического (как впоследствии осознал автор) смысла. Пришедшая в семью домработница Ефросинья Савчук из, как она говорила, Брест-Литовска, на своей униатской Библии научила автора мове. И еще много-много чему, что помогло ребенку осознать значимость популярной тогда довоенной песни, где на первый план, согласно духу времени, выходили такие слова: «Белоруссия родная, Украина золотая, ваше счастье молодое, мы штыками стальными охраним».

И когда несколько лет спустя автор вместе с матерью и все той же любимой бабулей Ефросиньей оказался уже в столице Беларуси, внутренняя психологическая преднастроенность («установка», как любят определять это состояние психологи) сказалась в полной мере. Минск поразил автора и навек запал ему в сердце. Минск 1951 года… Весь в стройке, наполненный всепобеждающей энергией молодости, жаждой жизни (это после такой войны и такого всенародного горя!)… И хотя в городе там и сям еще встречались развалины, а на восток от центра, в районе воздвигающихся гигантов автозавода и тракторного, люди еще жили в землянках, ощущение неиссякаемого оптимизма охватывало каждого, соприкоснувшегося с белорусской столицей…

А приехали мы в Минск по вызову моего дяди – Евгения Максимовича Полосина (тогда заслуженного, а впоследствии – народного артиста сначала БССР, а потом и СССР). У дяди были две дочери (мои двоюродные сестры) – Юлечка и Полечка. Полечка тяжело заболела – вот и вызвал мою мать – хорошего врача-педиатра ленинградской школы, бывшего капитана медицинской службы. Полечку спасти нам не удалось, но мы – мать, бабуля Ефросинья и я – остались в Минске. И я ходил в знаменитую 42 школу на Комсомольской – ту самую, в которой учился будущий лауреат Нобелевской премии Жорес Алферов, и где учились мои друзья со двора (дома на углу Комсомольской и Проспекта, где нынче знаменитая «Книгарня») Альфред Майхрович и Александр Станюта – они были старше меня, а классом младше – Валерий Рубинчик. Именно там, в 6-м классе, автор услышал бессмертные строки Максима Богдановича «заміж пярсідскага ўзора, цвяток радзімы васілька» – и они вызвали ком в горле…

Но минская «увертюра» длилась недолго. Весной 1953 года, в одно время со своим «визави» – И.В. Сталиным – умер в Сухуми мой дед-меньшевик. И мы с мамой переместились в Сухуми, оставив в Минске полученный ордер на квартиру (поступок уникальный) и неродную-родную любимую бабушку Ефросинью (кто же тогда знал, что это расставание уже было помечено вечностью).

Воспоминания о последних школьных годах, проведенных в Сухуми, все чаще в последнее время встречаются автору во сне…

Здесь и две школы (одна – в центре города, другая – на горе), буйное цветение мимозы ранней весной на Сухумской горе, открытие (обычно в середине мая) и закрытие (обычно в начале ноября) купального сезона, специфика абхазского театра (а после 1951 года автор стал отчетливо осознавать, что его отец – театральный режиссер, а дядя – заслуженный артист), к которой стал приобщаться сухумский школьник, разные виды спорта, которые в силу своей двигательной потребности с разнообразным успехом стал осваивать автор… И снова – солнце, разноплеменная речь… и любимая книга – Проспер Мериме «Хроника времен Карла IX».

Перелом наступил в 1956 году…  Это был вообще год великого перелома. Приближалась оттепель… Страна напрягала силы для космического рывка. Казалось, внутри общества зрели новые, креативные силы.

Автор, вновь появившись в белорусской столице, не сомневался, что покорит ее. Он занялся, как и надлежит юноше в 17 лет, поступлением в вузы.

Первый опыт закончился печально. В попытке поступить на актерский курс вначале все шло хорошо. Чтение басни, отрывка из прозы, этюды – все шло прекрасно. На общеобразовательных – вообще в первых рядах. Но в последний миг – событие с трагическим оттенком. Дело в том, что то лето в Беларуси выдалось крайне холодным. А абитуриент прибыл из солнечного края, где в такое время никак не меньше +38°. В результате на собеседование наш герой прибыл… без голоса (голос пропал, восстановился полностью только через год). Народный артист Д.А. Орлов, набирающий курс, сказал: «Мало того, что ты не гренадер, так еще и без голоса? Что ты будешь делать на сцене?». Все было кончено… Только глубоким психологическим спадом автор объясняет то обстоятельство, что маме удалось уговорить его поступать вместе с соседской девочкой (внучкой знаменитого профессора-хирурга) в медицинский институт. Эта полуавантюрная акция закончилась знаменательно:  та, что мечтала о профессии медика – провалилась, а тот, кто шел на «испыты» с олимпийским спокойствием – поступил…

Но недолго, совсем недолго светила автору медицинская карьера. После отъезда матери, автор сентябрьским днем, посетив впервые морг в буквальном смысле выпал в обморок, увидев, как две девчушки спокойно поедают пончики «над хладным телом мертвеца»… Очнувшись, побежал к дяде, умоляя его устроить на любую работу. (Об учебе в медицинском не могло идти и речи…). И дядя, тогда уже народный артист БССР Е.М. Полосин, устроил электроосветителем в тот же театр – один из «столпов» – Русский театр им. М. Горького.

Театр… Эта специфическая, своеобразная сфера человеческой духовности вошла в жизнь автора еще в глубоком детстве и в силу генетической предрасположенности (отец – режиссер, мать – активный участник любительской оперной сцены), и в силу любви к литературе (как известно, тесно связанной с театром), и в силу участия близких родственников в театральном процессе. Первые серьезные театральные впечатления помечены в авторском сознании началом 50-х годов. Особенно отпечатались в детском сознании два спектакля – «Царь Федор Иоаннович» (с великолепными Д. Орловым и А. Кистовым) и детский спектакль по В. Каверину «Два капитана» (где роль отрицательного героя выразительно играл Г. Колас – впоследствии выдающийся белорусский театральный критик).

Но с осени 1956 года автор, активно работая с софитами и «пистолетами» на левой ложе Русского театра, шел в новую грань постижения театра. Наблюдения за репетициями, за поведением актеров, за режиссерскими приемами и находками, наконец, за течением самих спектаклей (где каждую сцену знаешь наизусть) – это постижение театра изнутри, это прививка искусства на всю жизнь!

К тому же сезон 1956/1957 годов оказался переломным. Завершалась эпоха В.Ф. Федорова – ученика В.Э. Мейерхольда, поставившего веховые спектакли горьковцев «Царь Федор Иоаннович» А. Толстого, «Король Лир» В. Шекспира (который приезжали увидеть критики из Лондона), «Варвары» М. Горького. Приглашенный режиссер М. Спивак приступил к постановке «Оптимистической трагедии» Вс. Вишневского с дебютанткой минской сцены – А. Климовой, и целой чередой мастеров Русского драматического – А. Кистовым, Г. Кочетковым, Е. Полосиным, Е. Карнауховым (Г. Некрасов – исполнитель роли Алексея, его дублером был еще один дебютант – Р. Янковский)…

Наблюдая и освещая ежевечернее волшебство, творящееся перед глазами юного осветителя, последний задавался вопросами: Откуда такое разнообразие человеческих исканий и проявлений человеческой жизни? В чем суть различий между разумом и чувством? Почему старые классические драматурги (Шекспир, Чехов, Горький) все же лучше, чем современные, ведь они не жили при социализме? Из этих наивных вопросов впоследствии во многом и сложилась философская судьба автора. И постепенно автор искренне приобщился к идее, так хорошо выраженной А. Арто: «Нужно верить в то, что смысл жизни обновляется театром».

А весной 1957 два вечера на сцене театра им. М. Горького выступал генуэзский театр, направлявшийся на гастроли в Москву. В его репертуаре, как и в репертуаре наших горьковцев, были «Венецианские близнецы» К. Гольдони. Но генуэзцы играли совсем не так, как привыкли даже искушенные минские театралы… Они играли в системе «театра представления», в стиле театра дель арте. Помнится, один из исполнителей полчаса творил на сцене такое, от чего невозможно было оторвать взгляд… Автор полагает, что именно генуэзский театр (наряду с еще не выраженной тягой к эстетическому) во многом приобщился к формированию автора как личности…

Но настала весна 1957 и опять во весь рост стала проблема поступления. На этот раз автор решил попробовать себя на журналистской стезе. Очередное испытание казалось невыполнимой миссией. В тот знаменательный 1957 год для абитуриентов журналистики существовали суровые правила: необходимы были два года трудового стажа (у автора был, как известно, лишь один) и лучше бы членство в партии. И, несмотря на прекрасную характеристику, выданную тем же главрежем Русского театра В.Ф. Федоровым (на основании первой «художественно-критической» работы автора в стенгазете театра, посвященной спектаклю «Каменное гнездо», поставленному главрежем по пьесе Х. Вуолийоки), зам. декана филфака, руководитель отделения журналистики Г. Булацкий предупредил, что вступительные экзамены чистая формальность и, вне зависимости от результатов полученных оценок, участники «группы смертников» (таким образом были поименованы смельчаки-абитуриенты) не будут зачислены студентами. Автор же, которому в молодости были присущи и лихость, и авантюрность, высказал неодолимое желание посостязаться (поскольку был уже достаточно подготовленным атлетом – имел спортивные разряды по разным видам спорта). Но, хотя данное «состязание» и закончилось триумфально (20 баллов из 20-ти), до самого последнего мгновения ничего не было ясно. И лишь в последний день августа – совершенно неожиданно было получено уведомление – «вы зачислены студентом русского отделения филологического факультета БГУ»… Следует заметить, что кроме автора кандидатами в студенты из «группы смертников» были зачислены и И.В. Шабловская, и Ж.Н. Юшкевич, блестяще сдавшие первые сессии…

В связи с поступлением обнаружилась еще одна проблема: проблема приобщения автора к журналистской деятельности. Уже после первой сессии в БГУ автор подал прошение ректору БГУ о переводе на отделение журналистики. И по получении отрицательного ответа еще два раза написал прошение (при поддерживающей подписи будущего декана Г. Булацкого). Вместо ответа на третье заявление ректор БГУ, академик А.Н. Севченко, вызвал первокурсника к себе. Мудрый ученый-физик сказал: «Юноша… Вы еще не знаете жизни… Если у Вас есть хоть какой-то дар, то Вы и будете писать… А на филфаке все же лучшее образование, да и какая-никакая профессия после учебы в руках». И снова отказал автору в переводе. К чести последнего нужно сказать, что после защиты кандидатской диссертации в 1972 году он еще раз посетил А.Н. Севченко со словами глубокой благодарности…

Белорусский государственный университет перелома 50-60-х годов… Это время взлета, время романтических грез, прорыва в космос, время оттепели… Огромная страна вздохнула полной грудью после долгой зимней спячки…

Автор с благодарностью вспоминает своих преподавателей: М.Г. Ларченко, доцентов Факторовича, Лапидуса, Пильмана, Тимофееву и совсем тогда молодых Н. Гилевича, А. Карабана, Б. Мицкевича, Л. Шевченко. На последних курсах на автора глубокое воздействие оказали профессора Л.И. Фигловская (руководитель дипломной работы автора о советской драматургии 60-х годов), П.Ф. Протасеня (философ) и доцент Н.И. Крюковский (эстетик). А со сколькими выдающимися деятелями искусства, начиная от поэта Г. Бородулина и драматурга А. Делендика, познакомился автор… А театр БГУ, возглавляемый тогда молодым, талантливым аспирантом Львом Томильчиком (ныне член-корр. НАН РБ), участниками которого были Г. Буравкин, Ю. Буравкина, дебютанты: В. Салеев, И. Шабловская, С. Буткевич, В. Халип. Да и среди однокурсников впоследствии многие стали знаковыми фигурами отечественной культуры: доктор филологических наук, профессор И.В. Шабловская, поэтесса Вера Верба, кратковременный наш сокурсник Георгий Полонский, автор сценария фильма «Доживем до понедельника».

И разнообразные пробы и наработки – характерные черты этого периода жизни автора. Начиная от участия в качестве статиста в спектаклях Русского драматического, выступления в качестве исполнителя эстрадного пения (в основном, с закавказским репертуаром в ресторане «Папараць-кветка» – 2 курс), учеба в студии при киностудии «Беларусфильм» (2-3 курсы)… И поиски слова… Причем по широкой шкале: от спортивных репортажей до рассказов и художественно-критических статей. Не всегда это приносило позитивный результат: все более крепнущее критическое мышление затрудняло работу над художественным словом, за что автору пришлось заплатить.

С другой стороны, уже в 1962 году автор был принят в свой первый художественный союз (БТО) – в качестве театрального критика. Выбор был сделан: автор отошел и от спорта; тем более, что этот выбор был поддержан пробудившимся интересом автора к научным изысканием.

И еще важное воспоминание. Через журналистику, участие в периодике автор стал  осваивать не только столицу – но и всю республику… Не забыть моих наставников в журналистском (и художественно-критическом) слове: Елену Владимирову, Стасю Масевич, Ирину Климашевскую, Бориса Бурьяна и Георгия Колоса. Первые двое были связаны с «Чырвонай зменай» (память о которой всегда в моем сердце), Ирина Владимировна – с «Советской Белоруссией», а два последних известных наших критика – с «Літаратурай і мастацтвам» и с журналами «Нёман» и «Полымя». Впоследствии к этой славной когорте следует причислить и Галину Цветкову, зав. отделом культуры «Вечернего Минска» — издания, чьим собкором по Москве автор был в пору учебы на философском факультете МГУ, и Светлану Берастень, четверть века опекавшую автора в том же «ЛіМе».

Промелькнули студенческие годы, и вот уже автор «функционирует» в качестве методиста по любительскому кино и театру Республиканского Дома Народного творчества.

И здесь было много учебы (особенно много дала руководительница отдела народных театров, режиссер С. Гурич) в изучении театральных и кино- процессов; и свои небольшие достижения. Так, в частности, автору удалось помочь с репертуаром для народного театра молодому театральному режиссеру Михаилу Пташуку и послать на международный кинофестиваль любительских фильмов в Канаду 10-минутную ленту Валерия Рубинчика (фильм, помнится, занял второе место). А затем полетели стремительные, полные поисков 60-е годы, где было все: спорт, комсомол, приобщение на новом уровне к театру и кино, написание разнообразных статей и даже пробы в качестве спортивного комментатора. В 1965 году, казалось, колесо остановилось. В том году друг автора Альфред Майхрович освободил место младшего научного сотрудника в институте искусствоведения Академии наук (он перешел на такую же должность в Институт философии). Однако, едва автор занял вожделенную должность, как его избрали зам. секретаря комитета комсомола АН БССР (секретарем, по положению, должен быть кандидат наук). Так, «под руководством» автора оказались знаменитые впоследствии ученые: физики А. Рубанов, Ю. Ходыко, философы А. Майхрович, В. Конон и многие другие… И полетели дни – организация субботников, разнообразных мероприятий, спортсостязаний и т.д. Среди этой круговерти (автор успешно сдал и кандидатские экзамены) состоялась одна встреча, определившая, без преувеличения, дальнейшую судьбу автора.

В Академии время от времени проводились встречи с выдающимися учеными. Читались лекции, представляющие общественный интерес. В обязанности автора как комсомольского лидера входила организация этих лекций. Таким образом, автору пришлось однажды организовать лекцию зав. сектором эстетики института философии АН СССР и, одновременно, зав. кафедрой эстетики МГУ (создателя этой кафедры), профессора М.Ф. Овсянникова.

Переживания, которые охватили автора, помнятся до сих пор. Отточенная мысль философа сочеталась с глубоким проникновением в тонкости эстетического, от этих переходов кружилась голова.

В конце лекции автор, подлетев к московскому профессору, восторженно заверил его, что всю жизнь стремился к эстетике. На эту горячечную эскападу Михаил Федотович спокойно и доброжелательно промолвил: «Что ж, сдавайте кандидатские экзамены и приезжайте в МГУ, в аспирантуру». Автор, по своей наивности и великому желанию, так и сделал.

Здесь следует заметить, что с аспирантурой (вернее, с поступлением в нее) у автора складывались особые отношения. Он, еще до Москвы, дважды пытался поступить в аспирантуру (в театроведческую и литературоведческую).

Дважды ему отказывали в поступлении. Несмотря на то, что удавалось опередить всех в конкурсе по баллам. В первом случае выяснилось, что автор – не член партии, во втором – что заветное место в аспирантуре было забронировано за зятем академика.

Тем не менее, после того, как жизнь автора сделала очередной кульбит (после комитета комсомола АН БССР автор краткое время работал зам. Директора Дома культуры автозавода и в этом своем качестве свел знакомство со многими знаменитыми кинематографистами и композиторами), настал час решающего выбора.

Автор решил в своей манере, лихо и бескомпромиссно. Бросил все – и поехал в Москву… Было это ранней весной 1967 года…

Но декан философского факультета МГУ А.Д. Косичев при первой встрече с автором информировал его, что «Белоруссия – белое пятно на эстетической карте Союза» (это при том, что монография белорусского наставника автора Н.И. Крюковского «Логика красоты» вызвала большой резонанс в эстетических кругах) и что авторские кандидатские, сданные на «отлично» в Минске, ничего не значат в Москве, а «если такой уверенный – сдавайте с нашими аспирантами в МГУ». И закрутилось колесо на полгода (с апреля по ноябрь) с поражающей цикличностью: посещение заседаний кафедры эстетики, подготовка к экзаменам и написание реферата, сдача экзаменов, сидение до ночи в библиотеке. Когда этот циклический круг разомкнулся, оказалось, что автор, имея 20 из 20, все же не может претендовать на аспирантское место на философском факультете МГУ.

Выяснилось, что автор не «целевик» (все прибалты имели по 2-3 целевых направления от республики в МГУ – им достаточно было сдать на «3») и, следовательно, не может претендовать на 2 места, отдающихся лучшим выпускникам МГУ. И только благодаря широте характера М.Ф. Овсянникова, «выбившего» для, по сути, незнакомого молодого человека из Минска, специальное место «аспиранта с французским языком для развивающихся стран» блеснул луч надежды. Но следовало сдать французский комиссии из МИДа и не меньше, чем на «4» балла. И это, в конечном итоге, удалось…

Как описать аспирантское бытие автора в Москве в конце 60-х – начале 70-х годов? Это был один из счастливейших периодов в жизни автора. Философский факультет МГУ, где вживую можно было увидеть и услышать В.Ф. Асмуса, А.А. Зиновьева, М.Ф. Овсянникова, С.С. Аверинцева, Т.Н. Ойзермана, М.Н. Руткевича и других ярких мыслителей. Автору мучительно приходилось восполнять недостатки философского образования. В одном из московских изданий автор описывает, как он (вместе с сочувственно-критической помощью В.Ф. Овсянникова) 2,5 месяца выбирал название своей кандидатской диссертации. Выбор этот шел по принципу «бреющего полета» - от «художественной критики» и «художественной оценки» (что было признано руководителем М.Ф. Овсянниковым проблематикой докторских диссертаций) до «К проблеме формирования художественной оценки» (защищена в Ученом Совете МГУ в июне 1972 года).

И Москва (до печального момента осени 1968 года), которая была как бы на взлете… Космонавты, барды, резкое усиление науки, робкое введение гуманизма в систему «развитого социализма».

И другая сторона московской молодости автора. Корреспондент «Вечернего Минска» по Москве посещал театры, Центральный дом литераторов (там арбузовская студия ставила Л. Петрушевскую, что было ноу-хау для московского театрального бомонда). Входил в худсовет театра МГУ и временами появлялся в ресторане ВТО (на улице Горького), где можно было встретить актеров Таганки, Андрея Миронова и, краем уха, услышать эпиграммы В. Гафта.

Но все на свете имеет конец. Получив распределение после окончания аспирантуры в Мали, будучи уже на аэродроме, автор узнал, что в западноафриканской стране произошел маоистский переворот и выпускника московской философской аспирантуры ждали там только для того, чтобы повесить…

И снова в который раз автор стоял перед выбором. Можно было остаться на год в Москве (в Центральной комсомольской школе) и получить перераспределение в другую развивающуюся страну. Но автор выбрал иной путь, насмешив всю коллегию Министерства высшего образования СССР, заявив, что он возвращается в самую «развивающуюся страну» – БССР.

Следующий период жизни автора охватывает четверть века. И протекал он в столице самой БССР, на кафедре философии крупнейшего в республике вуза – Белорусского политехнического института.

Как кратко описать эти 25 лет, которые окончательно сформировали авторскую индивидуальность?

В них вместилось и философское становление автора, и оформление его уже зрелого критического почерка, и обретение педагогического опыта в высшей школе (кроме 5 вузов Минска, автор преподавал, выступая с лекциями, в Москве, Чернигове, Вильнюсе, Гамбурге, Люблине, Мозыре, Сухуми…).

Эти годы включили в себя и повышенную общественную деятельность – председатель секции культуры и искусства городского общества «Знание» (член аналогичного Республиканского Совета), председатель секции эстетического воспитания Педагогического общества БССР, ученый секретарь секции эстетики Философского общества БССР (впоследствии первый вице-президент Белорусской эстетической ассоциации).

И поездки с лекциями по республике (впоследствии выяснилось, что автор не был только в 4-х районных центрах Беларуси; в остальных удавалось провести хоть одну лекцию на тему: «Что такое красота?» или «Что такое искусство?»). Однако, как известно, жизнь меньше всего напоминает гладко отполированное шоссе (которое автору удалось впоследствии наблюдать между Любеком и Гамбургом). Были трудности, завистливые коллеги, озлобленный секретарь парткома, лишение заслуженно завоеванного звания победителя соцсоревнования. Отчасти, может быть, эти преграды были созданы и характером автора, не стесняющегося, порой, скрывать свое мнение и высказывать «правду-матку» в глаза. Во всяком случае, автор благодарен тем людям, которые взвалили на себя нелегкий труд понять его (вместе с его исканиями); особая благодарность Ученому Совету БПИ (состоявшему, по большей части, из докторов технических наук), спасшему, благодаря своему голосованию, молодого доцента В.А. Салеева, обвиняемого руководством в тысяче прегрешений…

И среди сотен воспоминаний об этих долгих годах – выход в свет первой книги автора «Искусство и его оценка» (осмысленный опыт пребывания в аспирантуре МГУ). Издание увидело свет в 1977 году в результате… случайной ревизии издательства БГУ. Ревизия обнаружила множество неполадок, ряд «левых» авторов… Необходимость «наведения порядка» привела к появлению книг новых авторов, среди них – вторая книга В.С. Степина (ныне – выдающегося философа России) и первая книга В.А. Салеева.

Но когда раскрутился и этот блок циклического бытия и наступил конец 80-х, повеяли совсем другие ветры, которые вновь существенно изменили жизнь автора…

Помнится, автор в это время был в достаточно депрессивном состоянии.

Продвижение докторской диссертации резко стопорилось (М.Ф. Овсянникова уже не было на свете, и автор в одночасье превратился в Москве в «знакомого незнакомца»), перестройка вошла в стопор; автор из-за своего пристрастия к белорусской культуре (организовал в общежитии БПИ клуб «Дзяннiца», куда наведовались, по большей части, деятели культуры совершенно разных политических ориентаций) попал в число «подозреваемых». Дальнейшие события привели к тому, что автор очутился в кругу членов Оргкомитета по созданию Белорусской Громады (партии-носительницы социал-демократических идей, которые, по большей части, разделяет автор). Помнится, как автор с членами своего клуба «Дзяннiца» участвовал в шествиях к Курапатам и «восеньскiх» Дзядах 1988 года.

Разочарование в политике пришло позже – в начале 90-х автор был выдвинут кандидатом в депутаты и… позорно провалился. Лозунги о первостепенности культуры, национального языка, качественного образования (именно на них опирался автор в своей предвыборной кампании) оказались не более, чем проявлением философского инфантилизма; победили куда более опытные политики, опирающиеся на насущные реалии… И автор решил «замкнуть» свою жизнь на духовном, посвятив остаток ее культуре и искусству…

Лихие 90-е прибавили и темпа и нюансов в стремительно меняющуюся жизнь. В марте 1992 года автору удалось защитить в Ученом Совете философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова докторскую диссертацию на тему «Аксиологические основания национальной художественной культуры». Защита длилась 4,5 часа, автор потерял 11 кг. веса… Восстанавливать здоровье пришлось в санатории Кемери (Латвия), где автор с удивлением узнал, что популярный тогда в Прибалтике лозунг «Чемодан – вокзал – Россия» касается не только граждан РФ…

90-е летели  «как пули у виска». Автору случилось побывать в августе 92-го и в Абхазии во время грузинского вторжения, и пережить семейную катастрофу, и пожить в 1993-94 годах в германском Любеке…

Еще в 1991 году пришлось поменять профессиональную ориентацию: автор пришел в Национальный институт образования, который на долгие годы стал излюбленным местом трудовых свершений. Здесь автор последовательно занимал должности старшего научного сотрудника, зав. лабораторией и, наконец, зав. отдела культурологии образования. Здесь под его руководством была разработана концепция художественного образования в РБ. Здесь автору удалось выдвинуть и обосновать понятие «этноэстетика». Здесь же он стал главным редактором журнала «Асновы мастацтва» (1995-2002 гг.), прекрасный коллектив которого сыграл значительную роль в развитии художественной культуры в Республике Беларусь (однажды журнал первенствовал среди изданий по искусству, предназначенных для педагогов, в СНГ). В Отделе культурологии среди сотрудников числилась Л.Н. Звонникова, экстрасенс высокого класса; совместно с нею автор (разрабатывавший теоретическую часть системы «артстресспедагогика и стресстерапия») открыл школу искусств в г. Наровля (чернобыльская зона) и, доработав систему помощи чернобыльским детям, соавторы нашли спонсора в Германии.

90-е годы оказались весьма плодотворными в научном и художественном плане: автор вплотную занялся исследованием проблем культуры и ментальности восточнославянских народов, осуществил ряд значительных публикаций (в том числе – трех монографий); выдвинулся в число ведущих художественных критиков в стране.

В конце 90-х посчастливилось встретить девушку, которая вместе с миловидностью сочетала в себе качества надежного друга и любознательной ученицы… Казалось бы все устраивалось, все шло на лад. Но усложнившиеся бытийные проблемы («маленькая, а семья» – как говорил поэт), а еще, скорее, въевшийся в душу критицизм (преграда художественной деятельности автора в молодости) не позволял развернуться по широкой шкале. Хотя именно  в эти годы автор стал членом целого ряда общественных академий (в том числе, международных). В 1990 году был избран первым вице-президентом Белорусской эстетической ассоциации, в 1999 году за публикации культурологических и искусствоведческих работ был удостоен звания лауреата Белорусского союза литературно-художественных критиков.

Нулевые годы XXI века выдались не менее беспокойными. Правда, в самом начале их – в 2000 году автору было присвоено звание «заслуженный деятель культуры» (как было отмечено в Указе Президента «за заслуги в развитии отечественной культуры и эстетическом воспитании населения»). Но все сложнее оказалось вести научную работу. Отдел культурологии Национального института образования распался. Автору пришлось сконцентрироваться на преподавании. Осень 2001 года он встретил в качестве «визитирующего профессора Литвы» на славянском факультете Вильнюсского пединститута. В довольно просторной аудитории преподавал белорусскую культуру (на белорусском языке), в средней по размерам – «Истоки и развитие славянских культур» для польского отделения (на средне-польском с белорусизмами), в маленькой, закрытой – «Эстетику» для аспирантов (на русском). И еще вел семинар по эстетическому восприятию на факультете психологии.

Вернувшись в Минск, автор узнал, что любимое издание – журнал «Асновы мастацтва» – распался. Нежданно ему пришлось продолжить редакторскую карьеру – был назначен главным редактором ведущего журнала Минкульта «Мастацтва». Журнал не выходил 7 месяцев и по всем законам журналистики считался погибшим. Автор с группой соратников возродил издание и даже на краткое время сделал его «ВАКовским» (что, впрочем, не было оценено журналистами). Однако взгляды на дальнейшее развитие изданий этих самых журналистов, руководства и «кризисного менеджера, справившегося со своей работой» (так охарактеризовал автора тогдашний министр культуры) – разошлись… И автор оказался в Академии искусств. Сначала профессором, читающим лекции (с особым удовольствием – на факультете дизайна), потом – заведующим кафедрой гуманитарных дисциплин. Потом был небольшой промежуток времени работы в БГУ – и вновь возвращение к своему исконному – к Академии искусств (именно на ее базе автор осуществил давнюю задумку – выпустил элитарный журнал «Артэфакт» - лучший подарок к юбилею) и Национальному институту образования. Это – два кита, на которых держится духовный (внутренний) мир автора. Два места его притяжения. Впрочем, есть и другие «подпорки».

Это, прежде всего, семья… Жена – дорогой друг и ученица. Сыновья – целая череда – такие разные по характеру, занятиям, возрасту… Друзья (но многие из них уже оставили автора – и горечь потери до сих пор не проходит, тяжелит сердце). И огромный уже круг учеников в самых разнообразных областях – в науке, образовании, журналистской деятельности, в искусстве… Подавляющее большинство их радуют душу и глаз, возрождают дорогие воспоминания…

А еще есть театр. И с детства дорогой, ни с чем не сравнимый запах кулис… И сверкание литературного слова… И черно-белая пленка, рождающая незабываемые кадры… и взметнувшиеся вверх крылья могучих зданий… И пытливые глаза, и креативные руки дизайнеров… И два серьезных учреждения, к которым автор прикипел душой. Это – Институт искусствоведения, этнографии и фольклора (в чей Ученый Совет по защите докторских и кандидатских диссертаций входит автор на постоянной основе) и Институт философии той же НАН РБ (где в аналогичный совет автор не входит на постоянной основе). Люди, которые украшают эти учреждения, знакомы автору со времен молодости и тоже – так дороги сердцу…

Оглядывая в свой грустно-торжественный праздник свой жизненный путь, автор видит себя в десятилетиях:

…Вот маленький сухумский мальчик, который так тянется к знанию и к волшебству искусства…

…Вот юноша, который приобретает эти знания и умения (и для которого исходными и ведущими являются лозунги «Никогда не сдаваться» и «Через тернии – к звездам», приправленные комсомольским задором). И весь, кроме этого, отдается спортивным ристалищам и попыткам нащупать свою тропу в искусстве…

…Вот молодой человек, приобщившийся к науке (эстетике) и художественной критике, и через любительские театр и кино, прикоснувшийся к тайнам искусства, а через комсомол – к тайнам социума…

…Вот московский аспирант, постигающий основания философии и эстетики и живущий в иноязычном окружении на верхотуре Ленинских (Воробьевых) гор…

…Вот молодой доцент ведущего белорусского вуза, пытающийся совместить свои разнородные стремления и гармонизировать их…

…Вот зрелый уже человек, глубинно ощутивший стремления белорусского народа и искренне поддерживающий их…

…Вот доктор, профессор, раздвигающий рамки философии и эстетики для осознания путей социокультурного развития дорогого восточнославянского суперэтноса…

…Вот редактор художественных журналов, пытающийся на постоянной основе нести людям «разумное, доброе, вечное»…

…Вот человек, который осознал неразрывную и бесценную связь  ценности и оценки и по старой привычке театрального критика пытается применить свою систему оценивания ко всему… ко всему…

…И хотя в преддверии авторского печального юбилея перед его мысленным взором проходят лица, сотни тысяч лиц дорогих людей (и едва знакомых - тоже), все чаще в памяти встает образ юноши 17-ти лет на левой ложе Государственного русского театра БССР им. М. Горького, который изо всех сил тщится направить свет своих софитов на сцену, осветить все важные, центральные участки ее и, особенно, лица актеров…

Подводя итоги – можно сказать, что автор должен считать себя счастливым человеком… Несмотря на большие, порой огромные потери и не только близких людей. Автор считает, что он потерял великую (большую) родину (СССР), для служения которой он готовился, и родину малую (каковой он признает горную цепь и сухумское побережье). Но с ним – его «серединная Родина» – Беларусь, к которой он прикипел душой, и чья столица – дорогой Минск – всегда возвращает его к себе (в каких бы краях автор ни был)…

И автор в состоянии повторить слова классика относительно того, что он отдал… народу, «чым моц мая змагла».

И в его сознании – надежда, великая надежда на то, что где-нибудь в далеком районном центре или в неказистой «веске» живет, набирается сил какой-нибудь маленький мальчик, который, подобно юноше (из воспоминаний автора) на левой ложе академического белорусского театра, в период своей уже осознанной силы поднимет, к концу этого, XXI века, знамя осознанного разумом искреннего чувства, знамя, в котором сливаются в едином духовном порыве столь дорогие автору философия, эстетика, культура, искусство – на восточнославянской земле.

И этим, хотя бы частично, оправдывает нынешний грустно-торжественный авторский юбилей…